На протяжении двух месяцев, с августа по октябрь 1929 года, внимание всей страны было приковано к «рыбной столице Советского Союза». Так именовали в те времена нашу любимую Астрахань. Здесь, в здании Зимнего драматического театра проходил судебный процесс, который получил название «Астраханщина».

Как все начиналось

Почетную пальму первенства в выявлении и ликвидации преступлений официальная пропаганда отдавала нам любимым – прессе. В стране как раз нарастала кампания «самокритики», поощряя разоблачение бюрократов, волокитчиков, растратчиков… Газеты и многочисленные внештатные спецкоры, вскрывшие безобразия «невзирая на лица», были героями дня. В ноябре 1928 года в Астраханский окружной отдел ОГПУ поступило заявление владельца фирмы «Стекло» Акима Ситникова, в котором он сообщал, что его бывший компаньон Александр Бондаков давал взятки налоговикам. В числе взяткодателей были указаны также владельцы крупной торговой фирмы «Волгарь» Калинин и Батуев. После этого начались аресты, которые нарастали как снежный ком.

В чем обвиняли

Официально обвиняемым объявлялось, что под стражу их берут в связи с подозрением в совершении преступлений, предусмотренных статьями 117 и 118 УК РСФСР (дача и получение взяток). Однако практически сразу возникла идея превратить обычный уголовный процесс в политический.  Решение придать делу политический характер было принято на самом высшем уровне. 27 мая 1929 года на специальном заседании Оргбюро ЦК ВКП (б) Вячеслав Молотов изрек: «Мне кажется, что в отношении астраханского дела нужно сказать, что это глубоко политическое дело». 

По версии обвинения, чиновники налогового аппарата финансового отдела за взятки снижали размер налогового обложения, а служащие торгового отдела, опять-таки за взятки, предоставляли отдельным частным рыбопромышленным предприятиям нормы обработки рыбы-сырца, значительно превышающие лимиты, установленные центральными хозяйственными органами. 

Центральной фигурой по линии финотдела выставили Анатолия Адамова, который в 1925–1927 гг. был председателем Губернской налоговой комиссии. Среди инспекторов особо выделялся Иван Семиков – по нему было установлены 16 эпизодов мздоимства с баснословной по тем временам суммой более 7 тысяч рублей (среднемесячная зарплата составляла тогда 20 рублей). Что касается торготдела, то здесь основными фигурантами выступали Александр Панков, возглавлявший отдел в 1926–1928 гг., а также его преемник в этой должности Валентин Протодьяконов. 

Самую многочисленную группу подсудимых – 71 человек – составляли те, кого именовали «нэпманы». Вот так советская пропаганда рисовала образ «нэпмана».

«В ГУБФО брали все…

…начиная от ответственных руководителей и кончая мелкими канцелярскими крысами». Так заявил на допросе ревизор Чурашев. Потом добавил: «не брал только инспектор Евгений Степанович Иванов, и то, только потому, что он стар и ему много не нужно». Инспектор Болдинского участка Семиков поведал, что приходивших посетителей встречали возгласом: «Вот и хлеб идёт!». 

Яркий образец тому инспектор Белянин. Приехав в 1925 году в Астрахань, он сразу попал «в объятия» владельцев бакалйно-мучной фирмы «Волгарь-Возрождение». Фирма взяла «своего» инспектора на полный пансион. Компаньоны не только взяли на себя расходы по проживанию Белянина в центре города, но и, учитывая слабость 28-летнего инспектора к прекрасному полу, подрядились содержать его пассию, щедро оплачивая ее траты на дамские наряды. Один из совладельцев фирмы «Волгарь-Возрождение» в своих показаниях на следствии рассказал, что глава предприятия Батуев, отчитываясь на совещаниях с компаньонами о делах фирмы, в числе прочих затрат неизменно упоминал и о такой статье расходов, как «На Белянина». 

Теоретически существовала возможность обжаловать произвол налоговых чиновников в Губернской налоговой комиссии. Однако её председатель Адамов сам не гнушался денежных подношений и признавал, что «вся это история поверок книг, в конечном счете, являлась ничем иным, как предлогом для получения взяток».

В исправительном доме

Существенный вопрос – насколько признания обвиняемых были добровольными? 

Сохранился весьма любопытный документ на этот счет. Это – дело студента Астраханского мединститута Льва Келлера. В течение недели он содержался в Астраханском окружном исправительном доме, а выйдя на свободу, поделился впечатлениями со знакомыми студентами. Молодой человек поведал друзьям как ведутся следствия по делам «астраханщины». «Режим в Исправдоме убийственный, над заключенными издеваются, сажают в карантин на голый каменный пол. В Исправдоме, рассчитанном на 300 человек, сидит 800, набито как селедок в бочке, на прогулки не пускают…Наши следственные органы применяют методы истязаний. Заключенному, с целью извлечения показаний, разбили рукояткой нагана голову, придавили к стене и угрожали расстрелом… В Протодьяконова стреляли из нагана, одному из подследственных следователь Козлов ударил по физиономии». 

Вскоре Келлер поплатился за «длинный язык». Его вновь взяли под стражу, обвинив в распространении слухов «порочащих работников прокуратуры».

Соратница Кирова содержала публичный дом

Это дело было приобщено к процессу наспех и придало ему особый «аромат». Выяснилось, что кассир-инкассатор кооператива Татьяна Алексеева, член партии с 1917 года, любительница кокаина, соратница Кирова и Агабекова в период их владычества в Астрахани, содержала в своем «домике на Набережной» элитный притон, куда любили приезжать отдохнуть от трудов праведных местные руководящие товарищи. 

В справке, составленной для следствия, устраиваемые коллективные оргии живописались в следующих выражениях: «Половые сношения происходили на виду у всех, объекты как с мужской, так и с женской стороны чередовались между собой. Женщины напивались пьяными, в голом виде валялись по полу, кто хочет, тот их и брал, или устраивал над ними желательные ему эксцессы и то, что диктовало ему развращенное воображение…». 

Сюда же прилагался длинный перечень – 53 человека – завсегдатаев притона. Среди тех, кто там упомянут, практически всё правление Астраханского ЦРК во главе с его председателем Соколовым, руководители биржи труда и губздравотдела, члены окружкома партии и секретари райкомов, а также председатель Астраханского губернского суда Глазков и его заместитель Калинкин, помощники губернского прокурора Черняев и Насыров. 

На волне скандала стали сводиться личные счеты. Так, некая Черкасова сочла своим долгом поведать «о таких лицах, которые ради своих животных плотских потребностей продают интересы пролетариата». Бдительная доносчица, сообщая о своей соседке писала, что та «переменила десятки мужчин, удовлетворяя свои похоти в самом безобразном виде, преимущественно с чуждым пролетариату элементом: торговцами, армянами, грузинами, персами». Далее она указывала, что «эта штука, не довольствуясь этим, завела в последнее время себе заправского казака, кажется в прошлом активный белогвардеец». 

Именно скандальный эпизод, связанный с притоном Алексеевой, затем всячески раздувался и смаковался, отчего на долгие годы стал своего рода визитной карточкой «Астраханщины».

Суд и приговор

Суд начался 27 августа в здании Зимнего драматического театра. Под скамью подсудимых отвели десять первых рядов партера.

В первый день обвиняемых под усиленным конвоем пешком провели из исправительного-трудового дома (ныне следственный изолятор № 1, известный астраханцам как «Белый лебедь») до театра.

Практически ежедневно на протяжении всего процесса краевая и окружная пресса печатала гневные письма и резолюции различных предприятий, организаций и отдельных лиц с требованием жестко покарать всех обвиняемых. От взрослых не отставали и дети. Пионер Ваня Голянкин от имени своих юных сверстников с недетской свирепостью требовал: «Тех, кто обвиняется в экономической контрреволюции предать без всякой канители расстрелу, а остальных заколотить в тюрьму!». Апофеозом стала многотысячная демонстрация, организованная властями. Колонны людей шли по улице Советской мимо Зимнего театра, неся транспоранты с надписями тира «Отщепенцев – к расстрелу!», скандируя: «Смерть вредителям!»

Обвинение потребовало смертной казни для 21 подсудимого. Суд ограничился четырнадцатью. Остальных приговорили к различным срокам тюремного заключения – от 3-х до 10-ти лет. Семь человек по непонятной и счастливой для них логике оправдали. 

Каждый раз, когда прдседательствующий на суде Азеев называл фамилию приговоренного к расстрелу зал взрывался аплодисментами. В конце все присутствующие запели «Интернационал». Загадкой выглядит то, что ВЦИК помиловал Панкова. В 1932 году приговор в отношении него вообще тихо отменили «за недостаточностью собранных доказательств». Остальные были расстреляны в ночь – с 11 на 12 декабря 1929 года.

http://evgeniy-zarinsh.livejournal.com/14489.html