1-го сентября исполнилось бы 80 лет нашему земляку Владимиру Филину, но жизнь его оборвалась в 1982 году. Не выдержало сердце – груз пережитого был слишком велик
     В Астрахани он родился, отсюда был отправлен по этапу в тайшетские и колымские лагеря за участие в нелегальной молодёжной организации "Свободная мысль”, здесь окончил пединститут и до конца своей недолгой жизни работал в педучилище. Только близкие и друзья знали о его поэтическом таланте. В те годы всё лучшее и главное, что есть в его стихах, не могло быть опубликовано.
     Прошло 20 лет с тех пор, как наши читатели-земляки впервые узнали о Владимире Филине и прочли подборку из десяти его стихотворений, опубликованную 6 августа 1988 года в газете "Волга”. Затем его стихи напечатал журнал "Волга”, издающийся в Саратове. Публиковались они и в "Литературной России”, в нескольких сборниках произведений репрессированных авторов. А в 1990 году московское издательство "Современник” выпустило первую и пока что единственную книгу поэта "Лихолетье”, в которую вошло более 70 поэтических произведений разных лет. Предисловие к этой книге написано поэтом, лауреатом Пушкинской премии Анатолием Жигулиным, в своё время делившим вместе с Владимиром тяжёлую долю сталинских лагерей. Пять тысяч экземпляров книги давно стали библиографической редкостью. Можно порадоваться – в астраханском издательстве к юбилею поэта выходит в свет 2-е издание сборника "Лихолетье”, правда, скромным тиражом в 300 экземпляров за счёт родственников. Но у Владимира Филина ещё большой непрочитанный архив. В 1996-м Нинель Мордовина подготовила к печати сборник стихов В. Филина "Сожжённое сердце” - не нашлось средств для публикации. 
     Сегодня с некоторыми подробностями жизни и творчества поэта знакомит его брат Александр ФИЛИН.
     Осенью 1953 года в калитку нашего астраханского дворика постучал человек с незнакомым лицом, искрошенными цингою зубами, но очень родными глазами, взгляда которых мы так долго ждали. После амнистии мать каждое утро проводила на вокзале, встречая прибывавшие поезда. И в этот раз она была там, да только вот не узнала сына.
     Да, это был уже не тот восемнадцатилетний юноша, первокурсник Ленинградского юридического института Владимир Филин, которого в 1949 году арестовали прямо в аудитории, - видимо, для устрашения других - и без суда направили на пять лет сначала в тюрьму, а затем в лагеря за связь с астраханской организацией "Свободная мысль”. Из колымских лагерей вернулся человек прозревший, много переживший и повидавший, но ослабленный физически, едва не скончавшийся на больничной койке. Не знаю где, на тайшетском ли лесоповале или на колымских урановых рудниках заработал он себе болезнь. Но врачи спасли - располосовали грудь и отняли больше половины лёгкого.
     Там, на каторге, был случай, едва не унесший его жизнь. Те, кто читал автобиографическую повесть Анатолия Жигулина "Черные камни”, могут вспомнить одного из её героев – Владимира Филина. В главке "Ангина” рассказывается о том, как зимой 50/51 года в 031-й колонии Озёрного лагеря посоветовали юному Володе, угасавшему на непосильной работе, выпить на сорокаградусном морозе ковш ледяной воды, чтобы заболеть лёгкой ангиной. Заболел, да так, что вскоре в лагерь пришла чёрная весть о том, что скончался он от двусторонней пневмонии. Всё это происходило не с выдуманным героем, а с реально существовавшим Владимиром, моим братом.
     Но ни болезни, ни лишения не смогли убить в нем поэта. С юных лет он писал стихи, сочинял их всегда, даже за колючей проволокой. Немногие строки удалось привезти "оттуда”, большей частью позже он извлекал их из лабиринтов своей памяти или сочинял новые, опять переживая суровые реалии лагерного бытия. И хотя он понимал, что всё лучшее, что есть в его стихотворениях, не могло быть опубликованным, он верил, что когда-нибудь его прочтут.

     А потому он считал, что его долг - в память о тех, кто не вернулся, посредством поэтического слова запечатлеть "прожитую быль” и правду о суровом времени.
Все ближе конец.
     И хотим мы раскрыться в немногих слезами и кровью политых страницах в последнюю четверть двадцатого века.
     Как память оставшихся, выживших зеков.
     Рассказать же было о чем. В 1964 году в письме А. Жигулину Володя писал: "Значит, ты и есть тот самый Анатолий Жигулин, с которым лет 12 тому назад приходилось мне упираться в одну вагонетку, выталкивая её из чёрного забоя в мрачный квершлаг. Я отлично помню те дни. Темнота глубокого подземелья, кой-где разрываемая тусклым свечением аккумуляторных или карбидных ламп, злые и угрюмые лица каторжан, мы полуголодные, измождённые, но говорим о поэзии, вспоминаем что-то из Блока, Есенина. Помню длинные очереди вагонеток: клеть не успевала принимать их. Вагонетки часто сходили с рельсов. Их нужно было ставить на место, напрягая все силы, спиной и руками, заброшенными назад. Видится в темноте круглое небритое лицо кавказца в синем бушлате, который один ворочал своей вагонеткой, зарабатывая пайку побольше. Вспоминаю в той же нашей бригаде конопатого русского мужичка из военнопленных, спокойного и мудрого, как Шухов. Как живые в глазах: два ладных молодых парня из бандеровцев, заправляющих подъёмом клети, в чёрных полушубках бригады механизаторов. Помню только лица и обстоятельства, а из имен только твоё. Помню тебя в большом зеленоватом бушлате, подпоясанном верёвкой, помню, что слабоваты мы были оба, и вагонетка с камнем нам и двоим тяжела была”. Оказалось, что упирались они в вагонетку с урановой рудой. Об этом А. Жигулин написал в рассказе, посвящённом В. Филину, "Урановая удочка”.
     Позже брат в стихотворении "Сталинский Интернационал” писал:

     Брат старше меня на 10 лет, но учились мы в одном Астраханском пединституте. В юридический он возвращаться не захотел – слишком хорошо теперь знал, кому служит в нашей стране Фемида. Решил изучать иностранные языки, чтобы стать учителем, чтобы читать в подлиннике Гейне и Шекспира. Но он не удовлетворился знанием двух языков, овладев ещё французским, испанским и немного итальянским. И, конечно же, на русский переводил стихи с этих языков.
     В институте знали, что Володя пишет стихи. В то время у нас было литобъединение "Наше творчество”. Мы собирались, читали, спорили, иногда даже кое-что публиковали в единственном экземпляре. Однако все члены литобъединения были намного моложе Владимира - зелёные, не смыслящие в жизни юнцы. Несмотря на изменения в обществе, на появление в печати таких книг, как "Один день Ивана Денисовича”, брат чувствовал, что "оттепель” - явление временное. И не пытался вводить в тайный мир своего творчества юных друзей, как теперь я понимаю, оберегая их от повторения его судьбы. К тому же брата нередко, очевидно в "профилактических целях”, приводили в знакомый с 1949 года дом. 
     Помню, какой болью отозвалось его сердце на лишение гражданства Александра Исаевича Солженицына. 2 февраля 1974 года он передаёт эту боль поэтическими строками:

     Много стихов Владимир посвятил Родине, поэзии современности. Он пытался поэтически осмыслить и запечатлеть своё видение сотен наших проблем. 
А вот оценка тогдашнего руководства страны:

     Конечно же, большое место в его творчестве занимали стихи о любви, посвящения близким – матери, жене Валентине, дочерям Татьяне и Нине. И ещё почему-то много Владимир писал о смерти, предчувствуя, видимо, свой уход. Умер он в 52 года, не дождавшись перемен, о которых мечтал.
     На астраханском кладбище на могильной плите, под которой похоронили брата, были выгравированы его же слова:

     При жизни ни одно стихотворение Владимира не было опубликовано. Но он оставил большой поэтический архив, из которого только малая часть дошла до читателя. И хотя ныне поэтические книги не в почёте у издателей, мы с женой и дочерьми брата составляем новый сборник его стихов, опубликовать который, верю, нам всё же удастся.