Здесь, во 1-х предбанник пришёлся мне не слишком по нраву, тем, что в нём вовсе не затворялись двери; а температура была одинакова с уличною; на улице же, к вечеру, сделалось так прохладно, что раздеваться, при таком состоянии температуры, было вовсе не забавно.

Я, однако, решаюсь и на эту жертву, во имя любознательности. Мне указывают незанятой чулан, каковых здесь N-в 20. Я раздеваюсь в нём; его после запирают и ключ отдают сбитенщику. Вас это удивляет? И меня тоже; но мы с Ж.... все-таки идём вперёд, смело....

Где я возьму красок, чтобы изобразить картину, которая поразила меня, когда я вошел, наконец, в самую баню. Она была битком набита! Вообразите: - это еще называется просторно. Каково же должно быть, если говорят «тесно»? Бритые татары, косматые калмыки, русские бородки, армяне, персияне и пр. и пр., все это, в страшно-компактной массе, возилось, хлесталось бешено вениками, орало, стучало, в атмосфере, до удушья, наполненной горячим паром, пропитанным многоразличными ароматами, не имеющими, однако, ничего общего с запахом амбры. Сесть не было никакой возможности. 

Я спасаюсь в предбанник, где хотя также тесно, но гораздо прохладнее и, к довершению эффекта, Ж.... объявляет, что, у нас с ним, нет «ни мыла, ни мочалки», без которых, как вам конечно небезызвестно, ничего не сделаешь в бане и что «здесь сам чёрт не добьётся никакого

Но я непоколебим. Я хочу изучать народную жизнь, во что бы то ни стало и приказываю Ж..., достать и мыло и мочалку, как он себе хочет.

И мыло, и мочалка являются, наконец. Я моюсь, (т. е. меня моет Ж....), наслаждаясь зрелищем этой волнующейся толпы, которая продолжает орать, стучать, плескаться.